ГЛАВА ПЕРВАЯ

МАСТЕР КЛАУС

 Свеча уже давно расплавилась, превратившись в небольшую горку застывшего воска с углублением посередине, на дне которого в блестящей лужице плавал жёлтый, похожий на осенний лист, язычок пламени. Света он давал немного, да и тот в основном шёл вверх в потолок, и только малая его часть, сумевшая пробиться сквозь матовую толщу воска, слабо освещала верстак. 

Пламя медленно тонуло в восковой лужице, давая с каждой минутой всё меньше и меньше света. Однако, старый мастер, работавший за верстаком, не замечал этого. Он вообще отличался тем, что во время работы ничего вокруг себя не видел и не слышал. В детстве, в годы ученичества, он получил за это немало тумаков, но ничего с собой поделать не мог, так увлекала его работа. И хотя сейчас, в глубокой старости, руки слушались его уже не так, как в молодые годы, да и глаза видели намного хуже, работа по-прежнему доставляла ему удовольствие. В эти минуты морщины на его старом лице разглаживались, глаза теплели, а губы шевелились, тихо напевая какую-то одному ему понятную мелодию.

 В такт этой мелодии на верстаке происходили чудесные превращения. Кусочки цветного стекла, дерева, жести и бумаги в его руках превращались в нарядные фонарики, каждый из которых размером, формой, цветом или отделкой отличался от остальных. Много тысяч фонарей сделал мастер Клаус за свою долгую жизнь, но среди них не было даже двух одинаковых. А такое доступно немногим. Недаром в Королевстве среди большого числа фонарных дел мастеров Клаус заслуженно считался лучшим. Фонари его работы украшали главные улицы и площади Королевства и даже сам Королевский Дворец. Те из жителей Королевства, которым посчастливилось приобрести изготовленные Клаусом фонари, хранили их, как сокровище. 

         А сам Клаус был беден, очень беден. Он жил один в тесном  конусообразном домике, в котором была одна единственная круглая комната четырёх метров в диаметре и двух метров высотой. Всё убранство комнаты состояло из верстака, за которым мастер работал и принимал пищу, и нехитрого сооружения из четырёх положенных рядом досок, опирающихся по краям на два старых ящика, которое служило ему постелью. Всё богатство старого Клауса составлял один голубой фонарик, висящий на стене жилища над его постелью. Это был первый сделанный Клаусом фонарь. Старый мастер хранил его как память о далеком детстве, о родителях, о давно и навсегда покинутой им родине. 

 Родился Клаус в деревне за много сотен километров от Королевства в семье мастера-фонарщика. Он был в семье младшим из трех сыновей. Когда он появился на свет, его старшие братья-близнецы, которым шёл уже восьмой год, начинали помогать отцу в мастерской. Занимаясь обучением старших братьев ремеслу, отец обращал мало внимания на младшего сына, и воспитанием Клауса занималась в основном мать. Маленькая, хрупкая женщина, она целыми днями хлопотала по хозяйству: готовила, стирала, шила. Любое дело спорилось в её умелых руках. Но особенно любила она вышивать, и тут ей не было равных во всей округе. Расшитые ею полотенца, платки, скатерти, платья и головные 

уборы пользовались большим спросом на деревенских ярмарках. Тёмными зимними вечерами при слабом свете лучины Клаус любил наблюдать, как мать, тихонько напевая, вышивала на холстах диковинных птиц, волшебные цветы и причудливые узоры, которые она придумывала тут же за шитьем. Мать научила маленького Клауса вышивать, и они часто тайком от отца шили вместе. Отец не одобрял этого увлечения младшего сына, считая вышивание бесполезным для мужчины занятием, но будущее показало, что именно вышивание развило у мальчика художественный вкус и богатую фантазию, так пригодившиеся ему впоследствии.

С восьми лет Клаус под руководством отца начал постигать азы фонарного ремесла. Старшие братья к этому времени уже выполняли самостоятельную работу, копируя по заданию отца фонари, пользовавшиеся наибольшим спросом у окрестных жителей. Занимаясь с младшим сыном, отец сразу же заметил его незаурядные способности. Клаус усваивал всё намного быстрее, чем его старшие братья, и когда пришел его черёд держать экзамен на мастерство, сделал этот, поразивший тогда всех голубой фонарик. Юный Клаус выполнил его в виде цветка, над которым порхал мотылек. Да, именно порхал, в том-то и дело! Проволочный каркас венчика цветка мальчик выложил тонкими голубыми стёклышками, так что цветок оказался точным подобием настоящего колокольчика. На дне цветка в жестяной чашечке он установил свечу. К чашечке Клаус припаял три тонких металлических прутика, огибавших свечу и затем соединявшихся над ней в один стерженёк. На кончике этого стерженька на тоненькой проволочке мальчик приладил лёгкого мотылька, туловищем которого служило длинное ячменное зёрнышко, а крылышками - приклеенные к нему тонкие слюдяные пластиночки. Когда свеча зажигалась, восходящий от неё поток теплого воздуха колыхал тоненькие крылышки мотылька, и он действительно порхал над цветком!

 Фонарик настолько понравился отцу, что тот выставил его в витрине своей мастерской. После этого многие люди просили отца изготовить им такие фонарики.  Видя способности младшего сына, отец сразу же предоставил ему возможность работать самостоятельно, освободив от выполнения вспомогательных работ. Клаус делал один фонарь в месяц, но зато какой! Отец с братьями размножали этот образец в десятках экземпляров и продавали с большой выгодой для семьи.

 С годами мастерство Клауса росло, и, радуясь успехам сына, отец понимал, что недалеко то время, когда птенцу станет тесно в родном гнезде и ему захочется попробовать силу своих крыльев. Когда в пятнадцать лет юный Клаус поделился с отцом своими планами на будущее, тот понял, что этот момент настал. Оставлять сына далее при себе значило убить в нем большого мастера, ведь большинство задумок Клауса не могли быть осуществлены в условиях деревенской мастерской. И отец посоветовал сыну отправиться в город. 

-  Иди, сынок, ищи свое счастье, - сказал он. 

Собрали родители Клауса в дорогу, проводили до околицы, перекрестили и наказали быть честным и добрым человеком, беречь себя и не забывать их, стариков. 

 Долго странствовал Клаус по свету, работал во многих городах, пока, наконец, ни прослышал от одного странника о том, что будто бы есть за далекими лесами Королевство Ста Тысяч Фонарей. Клаус решил, что в Королевстве с таким названием фонарное ремесло должно быть в особом почёте и отправился туда. После долгих скитаний он, наконец, достиг Королевства Ста Тысяч Фонарей, где ему суждено было прожить до глубокой старости, испив до дна горькую чашу своей многотрудной судьбы.

 Сначала жизнь повернулась к мастеру своей светлой стороной. Фонарных дел мастера, и вправду, были в Королевстве на особом счету, и Клаус получил множество заказов, отлично их выполнил, и слава о его мастерстве быстро достигла аж самого Короля. Тот пригласил Клауса сначала в Королевскую мастерскую, а потом, в награду за его поистине волшебное мастерство, назначил Клауса Главным Фонарным Мастером Королевства. Много замечательных фонарей сделал своими руками Клаус, но, пожалуй, вершиной созданного им был Фонарный Зоопарк, представлявший собой галерею фонарей в Королевском парке, выполненных в виде различных животных из стекла с внутренней подсветкой.

 Пятнадцать лет проработал Клаус при дворе, угождая всем капризам Короля, и его мастерство неизменно превосходило все, порой болезненные, фантазии правителя. Но как-то Королю взбрела в голову мысль сделать для устрашения своих подданных такой фонарь, луч которого мог бы на большом расстоянии сжигать любой вызвавший его подозрение предмет. А надо сказать, что Король страдал манией преследования, и жертвой его страхов могло быть что угодно, сегодня - человек, завтра - дом, послезавтра - окружавший Королевство лес. И поэтому Клаус отказался выполнить этот заказ. Вначале разгневанный Король повелел казнить строптивого мастера, но в последний момент, видимо рассудив, что такой мастер может ему ещё пригодиться, заменил смертную казнь длительным тюремным заключением. Двадцать долгих лет провёл Клаус в сыром подземелье на хлебе и воде. И вышел на свободу уже при новом Короле, Клониусе Тринадцатом. Однако, он уже стал так слаб здоровьем, что едва мог своим трудом зарабатывать себе на жизнь. Каждый день с утра до вечера старый мастер гнул спину над верстаком, чтобы не умереть с голоду. Работа для него была и средством пропитания и занятием, за которым он забывал о своей бедности, о своих болезнях, о своем одиночестве.

 Пламя свечи задрожало, начав свою предсмертную пляску. По комнате заметались тени, кромсая своими чёрными саблями свет на стенах и на потолке. Старый мастер поднял голову, увидел, что свеча угасает и начал торопливо заканчивать работу.

 "Всего пятнадцать фонариков за день, - тяжело вздохнул он, - Если так пойдёт и дальше, то скоро ты, старик, помрёшь с голоду".

 Только сейчас, завершив работу, Клаус почувствовал, как он устал. Глаза болели, голова раскалывалась, руки и ноги налились свинцовой тяжестью. Страшно хотелось спать. Но спать было нельзя, так как до сна Клаус должен был обязательно произвести наружный осмотр жилища и заменить фонари. С трудом разогнув занемевшую от долгого сидения спину, он встал из-за верстака, зажёг от угасающей свечи лучину и, шаркая по полу негнущимися ногами, направился к двери, туда, где, слабо поблескивая в темноте, стаял высокий островерхий колпак.

 Обтянутый серебристой с блёстками тканью, колпак был сплошь увешан маленькими фонариками. С помощью лучины Клаус зажёг все фонарики на колпаке, и тот засверкал, как рождественская ёлка. Обойдя колпак вокруг и убедившись, что все фонари горят достаточно ярко, Клаус нащупал на его поверхности вертикальный разрез. Под его рукой серебристая обшивка колпака, словно разрезанная бритвой, разошлась узким чёрным клином. Повернувшись к колпаку спиной, Клаус немного согнулся в пояснице и, пятясь, вошел через образовавшуюся щель внутрь колпака, как уходит за театральный занавес кланяющийся публике артист.

 Оказавшись под колпаком, Клаус немного распрямился, уперся головой в мягкую подушечку, заполнявшую верхушку колпака, отыскал глазами смотровые отверстия и, окончательно разогнувшись, приподнял колпак над полом. Как и все колпаки на свете, этот колпак носился на голове, но, в отличие от большинства подобных головных уборов, он скрывал под собою своего хозяина. Несмотря на свои довольно внушительные размеры, колпак был довольно легким, и, если бы ни навешанные на него фонари, Клаус вообще бы не почувствовал его веса.

 Завершая свой туалет, старый мастер продел руки в рукава, сшитые из той же блестящей материи, застегнул все застежки на своем "плаще" и, глядя прямо перед собой, вышел через дверь на улицу.

 Как всегда в любое время суток, улица была ярко освещена. Залитая ослепительно жёлтым светом, мостовая выглядела, как гигантская раскалённая сковорода, на которой местами возвышались блестящие пузыри домов. Сами дома, имевшие форму невысоких цилиндров, с шарообразными крышами, и впрямь были похожи на большие пузыри. Выкрашенные в серебристой цвет и увешанные многочисленными фонариками, они блестели как свеженачищенные кастрюли. Кое-где между домами возвышались фонарные пирамиды, такие яркие, что на них было больно смотреть. Впрочем, вряд ли на какой-либо предмет, находящийся на улице, можно было бы смотреть, не ощущая рези в глазах. Заборы, скамейки, столбы, словом, всё, что хоть немного возвышалось над мостовой, было буквально облеплено фонарями. Самым неприятным было то, что в этом море света не было ни одного островка тени, на котором мог бы отдохнуть глаз.

 Убедившись в том, что он сам не отбрасывает тени, Клаус обошёл вокруг своего маленького домика, заменяя потускневшие или вовсе погасшие фонарики новыми, которые он тут же отстёгивал от своего колпака. Закончив осмотр фонарей на своём жилище, Клаус перешёл к дому своего соседа, слепого гончара Сандлера. Заменив на нём несколько потухших фонариков, старый мастер поторопился домой с единственной мыслью поскорее добраться до подушки. 

 Он уже открыл дверь и начал было протискиваться через неё в дом, как вдруг услышал крик, доносившийся с улицы. 

- Помогите!"- кричал детский голос где-то за спиной Клауса.

 Обернувшись на крик, Клаус увидел шагах в двадцати от себя фигурку ребёнка, метавшегося по улице с закрытым руками лицом. На ярко освещенной мостовой ребёнок выглядел совершенно чёрным. Словно прилипнув к его ногам, рядом с ним по мостовой металась его чёрная тень.

"Что делает этот безумец? - подумал Клаус, - Ведь сейчас он будет схвачен и казнён!"

 Расстегивая на ходу колпак, Клаус со всей прытью, на которую были способны его больные ноги, бросился к ребёнку. Подбежав к нему, он впустил ребёнка под колпак и, застегивая на ходу пуговицы, поспешил к дому. 

"Не бойся, малыш, - задыхаясь от быстрой ходьбы, шептал ребёнку старый мастер, - Иди в ногу со мной, и я приведу тебя в безопасное место. Только умоляю тебя, не кричи!"

 Ребёнок всё понял. Дрожа всем телом, и лишь изредка всхлипывая, он послушно последовал за Клаусом. Старый мастер торопился. Он знал, что вот- вот сюда нагрянут головорезы из Службы Борьбы с Темнотой. Под колпаком было жарко. Фонари барабанили по обшивке. Пот заливал Клаусу глаза. Удары сердца, бухавшего где-то в горле, отдавались в висках. Последние метры старый мастер преодолел, как в тумане. Вот и дом. Когда он уже запирал за собой дверь, на улице послышался лай собак и громкие мужские голоса. Клаус замер у двери, прижав к себе ребёнка. За дверью разговаривали двое.

- Тень должна быть здесь! - уверенно заявил первый.

- Но её здесь нет! - столь же уверенно возразил второй. 

- Поищем ещё, - решили пришельцы хором.

Шаги удалились, потом опять приблизились. Двое разговаривали совсем рядом.

 - Странно, наблюдатели указали именно этот квадрат.

 - Может быть они ошиблись? Помнишь прошлогодний переполох?

- Это из-за мухи, севшей на линзу главной подзорной трубы? Как же, помню!

 - Похоже и сейчас.

 - А этим лодырям - наблюдателям что? Их дело поднять панику. А бегать, небось, приходится нам.

 - Ну, пошли, чего нам здесь зря торчать!  

                           ГЛАВА ВТОРАЯ

ЭНДИ

 Шаги удалились. Постояв ещё немного, Клаус расстегнул колпак и вышел из-под него вслед за ребёнком. Тот оказался стройным белоголовым мальчиком лет девяти. У него было худое загорелое лицо, на котором выделялись крупные синие глаза с выгоревшими ресницами, тонкий облупившийся на солнце нос и большой рот с припухлыми, потрескавшимися в нескольких местах губами. Мальчик был одет в грязную холщовую рубаху, из которой он уже давно вырос, и в короткие, обтрёпанные снизу, брюки из грубой выцветшей от частой стирки материи, прикрывавшие его босые ноги чуть ниже колен. Его одежда во многих местах была протерта до дыр, через которые проглядывало худое детское тельце. Через плечо у мальчика висела сшитая из мешковины сумка.

 Пока Клаус разглядывал мальчика, тот с не меньшим интересом разглядывал старого мастера. Мальчику сразу понравился этот дедушка с добрыми глазами, мохнатыми бровями, большим дед-морозовским носом, длинными до плеч седыми волосами, большими жилистыми руками и громадной, как у былинного богатыря, фигурой, в которой угадывалась безусловно недюжинная в прошлом сила.

 Клаусу мальчик тоже понравился."Наверное, озорник и выдумщик,"- подумал он про себя, а вслух спросил:

- Как тебя зовут?

- Энди. А вас?

- А меня Клаус.

 Старый мастер погасил все фонари на оставленном им у двери колпаке, кроме одного. Взяв этот фонарь в левую руку, он обнял мальчика правой рукой за плечи и повёл вглубь комнаты. Подойдя к верстаку, Клаус поставил на него фонарь и указал Энди на скамейку:

- Сядь, сынок, отдохни. А я тем временем соберу что-нибудь поесть. Ты, чай, проголодался с дороги-то?

 Нагнувшись, Клаус выдвинул из-под верстака плетёную корзину и, кряхтя, извлёк из неё на стол кувшин с квасом и завернутую в белое полотенце краюху хлеба.

 Энди тем временем с интересом разглядывал стоящие на верстаке фонарики.

- Дедушка Клаус, - спросил он, - это ты сделал все эти фонарики?

- Я, - ответил Клаус, пододвигая к мальчику еду, - Делать фонари - это моя профессия. Я потом тебе всё расскажу, только ты сначала немного перекуси.

Мальчик принялся жадно есть. Было видно, что он очень голоден. Клаус сидел рядом и смотрел на него.

- Спасибо, дедушка! - сказал Энди, покончив с едой.

- На здоровье, сынок, - ответил старый мастер,- Не обессудь, ничего другого у меня сегодня нет.

- Ну что ты, дедушка, - улыбнулся Энди,- Я наелся. Всё было очень вкусно.

 Старый Клаус убрал со стола под верстак корзину с хлебом и квасом, подсел к Энди и, обняв его за плечи, негромко попросил:

–        А теперь, сынок, расскажи-ка мне о себе. Откуда ты родом, кто твои родители, и как ты, совсем ещё маленький мальчик, оказался один в столь поздний час в нашем забытом богом Королевстве.

- Родился я далеко-далеко от этих мест в деревне, - начал Энди свой рассказ, - Наша деревня была небольшая, всего десять дворов. Я с папой и мамой жил в небольшой избе на самом её краю. Прямо за нашим домом начинались поля. Как и все жители деревни, мы на этих полях выращивали хлеб. Весной мы пахали землю. Отец шёл за сохой, а мама хворостинкой погоняла нашу лошадку. Когда лошадка уставала настолько, что я мог поспевать за ней, отец разрешал мне погонять её, а мама ложилась на телегу отдыхать. Потом, устав, я прибегал к маме, ложился рядом с ней на телегу, брал в уголок рта травинку смотрел в небо. Иногда во сне я вижу такое небо и мне бывает хорошо ...

Энди настолько погрузился в воспоминания, что забыл обо всем на свете. Его глаза смотрели куда-то далеко за спину сидящего перед ним старика, а он, казалось, и впрямь видел там свою деревню, своих родителей, свою лошадку.

- А потом мы сеяли. Впереди по пашне шли отец с матерью и бросали зерна в землю. У меня, как у взрослых, тоже была мисочка с зерном, и я брал из неё пригоршни зёрен и, широко замахиваясь, выпускал их из руки широким золотым веером...

- А осенью мы собирали урожай. Отец с матерью жали серпами рожь, вязали её и складывали в снопы. Я помогал им, чем мог: подбирал колоски, поправлял растрёпанные ветром снопы. Потом родители грузили снопы на телегу. Отец подавал снопы вилами снизу, а мама, стоя на телеге, укладывала их себе под ноги. Стог становился всё выше, и я боялся, что мама может упасть и кричал ей, чтобы она была осторожнее. В ответ мне она смеялась и продолжала работать с ещё большим озорством. Я и сейчас помню её, смеющуюся на стогу в белой косынке...

 Когда стог делался совсем огромным, отец кричал: "Хорош!" и прижимал его к телеге длинным шестом, концы которого он привязывал к передку и задку телеги. А затем он подсаживал меня наверх к матери, а сам садился на передок телеги, натягивал вожжи, и лошадка трогала. Пока телега ехала по полю, нас с мамой сильно качало, мы постоянно съезжали набок и, визжа, выкарабкивались на середину стога. Потом мы выезжали на дорогу, и качка становилась меньше. Со стога было видно далеко-далеко вокруг... 

На току, куда мы привозили рожь, взрослые молотили её, колотя по ней цепями, чтобы отделить зерна от колосьев. Затем зерно веяли, высоко подбрасывая его лопатами вверх на ветру, который выдувал из зерна легкие соломинки и остюки. Нас, детей, на ток в это время не пускали, и мы бегали вокруг, играя в "пятнашки", "пряталки" и другие подвижные игры. Устав от беготни, мы валились на горы соломы и смотрели, как работают взрослые. Потом гурьбой бежали на речку освежиться и отмыться от кусающей кожу соломенной пыли. А когда все дворы управлялись с уборкой урожая, у нас в деревне устраивался праздник. Люди радовались тому, что собрали урожай, пели, плясали. А я играл на свирели. Меня этому выучил наш пастух, Свен, которому я часто помогал пасти его стадо. Хорошо было на празднике!....А потом всё это кончилось....

Мальчик замолчал. Было видно, что ему трудно говорить. Спустя минуту, поборов волнение, он продолжил:

 - Однажды тёмной летней ночью во время грозы вся наша деревня сгорела от удара молнии...

В ту злосчастную ночь я почему-то никак не мог уснуть, будто что чувствовал. Я вышел на крыльцо. Было очень темно, потому что обложившие небо тучи заслонили луну. В воздухе стояла нестерпимая духота, какая обычно бывает перед грозой. Я сел на крыльцо и незаметно для себя задремал. Проснулся я от страшного грохота. Мне в этот момент показалось, что небо упало на землю. Я вскочил на ноги, всё вокруг меня горело. Я бросился, было, в дом, но дорогу мне преградила огненная стена. Я отскочил назад и упал на землю, обхватив голову руками. Буквально сразу же хлынул дождь. Я вскочил на ноги и не увидел вокруг себя ничего, кроме дождевых струй. Когда землю в очередной раз осветила молния, я похолодел. Нашу деревню как корова языком слизала...

 Я думаю, что это была необычная молния. Огромной многозубой вилкой она вонзилась в нашу бедную деревню. Все наши дома с соломенными крышами загорелись одновременно и буквально через минуту превратилась в пепел...

 Из всей нашей деревни уцелело лишь два человека: я и ещё один слепой старик Кристиансен. Ему тоже не спалось в эту ночь. Посидели мы с ним на пепелище, поплакали, а потом решили идти, куда глаза глядят, пока не дойдём до какого-нибудь большого города. Иногда на нашем пути попадались деревни. Я играл на свирели, а дедушка Кристиансен с шапкой шел по кругу. Случалось, что люди в каком-нибудь селении предлагали нам остаться, но Кристиансен отказывался, говоря, что у меня есть музыкальные способности и что нам необходимо попасть в какой-нибудь крупный город, где я смогу выучиться на настоящего музыканта. Ну мы и шли от деревни к деревне. А потом, вошли в лес и, как видно, заблудились. С едой стало совсем плохо. А тут, как назло, дедушка Кристиансен простудился и слёг. Я, как мог, ухаживал за ним, но выходить его так и не сумел... 

Глаза Энди наполнились слезами Он вытер их рукавом своей рубахи.

–        А перед смертью Кристиансен наказал мне, чтобы я шёл вперед и верил в свою удачу. Ну я и шёл. Вот уже, считай, три недели, как я иду один. Пять дней назад с холма я увидел ярко - жёлтый круг. Он резко выделялся на фоне лесной зелени. Мне показалось, что горит лес. Я подождал день, чтобы понять, куда этот лесной пожар будет распространяться.

Но, удивительное дело, среди густых лесов горел жёлтый круг всё того же размера. Снедаемый любопытством, я пошёл прямо на него. Чем ближе я подходил к этому месту, тем всё больше убеждался, что никакого пожара в лесу нет. Я не встретил в лесу ни бегущих от пожара лесных зверей, ни летящих в панике птиц, да и запаха гари тоже не чувствовалось. И тогда я подумал, а что, если передо мной - тот самый город, который мы с Кристиансеном так долго и безуспешно искали? Единственным, что меня продолжало настораживать было то, что огни этого "города" горели, не потухая, ни днём, ни ночью.

И вот сегодня я, наконец, достиг вашего "города". Из-за его высоких зубчатых стен в небо поднималось яркое зарево. Меня насторожила тишина за его стеной. Я даже хотел прижаться к ней ухом и послушать. Но подойти к стене мне не давал окружавший её широкий ров, заполненный водой. Я долго шёл вдоль рва, прежде чем поравнялся с воротами, около которых стояли два стражника в ослепительно блестящих латах с ярко начищенными секирами в руках. Я попытался узнать у них, что это за город, но между нами было большое расстояние, и я стал кричать им, спрашивая, как мне перебраться через ров. Стражники продолжали стоять у ворот совершенно неподвижно и даже показались мне большими железными куклами. Но мой крик не остался без ответа. Вода во рву перед воротами заволновалась, забурлила и вскоре из её глубин на поверхность "всплыл" бревенчатый настил, соединивший один берег рва с другим. Перейдя по этому настилу на другой берег, я ещё раз обратился к стражникам со своими вопросами и, не получив ответа, подошёл к воротам и потянул за тяжёлое бронзовое кольцо, прикованное к ним. Массивные ворота пришли в движение и на удивление легко расступились предо мной. Я сделал два шага вперед и отшатнулся. Сильный свет ударил мне в глаза, я зажмурил их и в тот же момент услышал стук сомкнувшихся за моей спиной ворот. Я стал медленно открывать глаза, надеясь постепенно привыкнуть к свету. Но не тут-то было! Глаза с каждой минутой болели всё сильнее, в горле першило от гари, намокшая от пота рубаха прилипла к спине. Мне показалось, что я попал в печь, так здесь было жарко и душно. Я стал бегать по улице, звать на помощь. И тут подоспели вы и привели меня в дом...

- Ну что же, Энди, - промолвил Клаус, - считай, что тебе сегодня здорово повезло. Опоздай я хотя бы на минуту, ты бы оказался в тюрьме, как злостный нарушитель законов нашего Королевства.

- Дедушка Клаус, - попросил Энди, - расскажи мне, пожалуйста, о вашем Королевстве. Почему это у вас так много фонарей, почему они горят и днём и ночью, почему пришедших в город людей хватают и сажают в тюрьму?

- Сейчас уже поздно, Энди, - ответил старый мастер, - ложись-ка, сынок, спать. А я тебе все расскажу и объясню завтра утром.

 Клаус уложил мальчика на свою постель. Потеплей укутав Энди и пожелав ему доброй ночи, старый мастер уселся за свой верстак, задул в фонаре две свечи из трех и, уронив голову на сложенные перед собой руки, заснул.

/ Конец ознакомительного отрывка /